Зарисовки
Главы из романов
Рассказы
Статьи
О ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКОЯЗЫЧНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ
Интервью
ЮБИЛЕЙНОЕ ИНТЕРВЬЮ С ЛЕОНИДОМ ФИНКЕЛЕМ
В прессе об авторе
Интервью с Риммой Ульчиной
Повести

Опросы

Верите ли Вы в мистику?
20% Я реалист и мистику не верю
40% Иногда не нахожу другого объяснения, кроме мистического
40% Я верю в мистику
Мистерия - Это слово объясняет одну из величайших загадок мира

ЮБИЛЕЙНОЕ ИНТЕРВЬЮ С ЛЕОНИДОМ ФИНКЕЛЕМ

Интервью ГЛАВНАЯ

Для того, чтобы достойно подготовиться к предстоящей беседе с Леонидом Наумовичем Финкелем - известным прозаиком, публицистом, эссеистом, драматургом, мне пришлось перелистать книги, которые я читала, просмотреть новые и довольно долго бродить по лабиринтам Интернета, поражаясь многообразию интересов и тому объему общественной и просветительской работы, в которой писатель всегда придерживается собственной точки зрения и четкой позиции во всех аспектах нашей сложной, бурлящей политическими, международными, внутренними и культурными реалиями жизни, которые ежедневно происходят в нашем богатом событиями Израиле. Познакомиться с уже созданными и ныне продвигаемыми писателем литературными проектами, которые корнями уходят в великое литературное прошлое, неразрывно связанное с литературной жизнью писателей в современном Израиле.


С 1994 г. и поныне - доктор Л. Финкель - ответственный секретарь Союза русскоязычных Писателей Израиля. С 1995 член израильского ПЕН-клуба, член Союза писателей Москвы, Международного Союза писателей и журналистов (Лондон), президент израильского филиала Международной Академии наук, образования, промышленности и культуры (Калифорния, США), академик Израильской Независимой Академии наук, профессор Пенсильванского университета Силиконовой Долины, кавалер Георгиевской медали (Украина), лауреат премии русскоязычных писателей Израиля им. Юрия Нагибина.
Л. Финкель - автор 20 книг, многих повестей и рассказов. Его книги, кроме Израиля, печатаются в США, Германии, Австрии, Украине и России.


Так как нынешний год для Л. Финкеля юбилейный (в полном здравии до 120!), передо мной стоит непростая задача узнать от юбиляра, то, о чем мы не знаем из его книг и многочисленных публикаций. И я очень рада, что мне представилась возможность побеседовать с удивительным Человеком - истинным интеллигентом на генетическом уровне с тонко чувствующей, открытой для общения с людьми душой. Человеком, готовым поделиться с нами своими энциклопедическими знаниями и накопленным жизненным опытом.

Леонид, здравствуйте! Вы родились 24 июня 1936 года в городе Полтаве в семье потомственных дирижеров и литераторов. Расскажите, пожалуйста, подробнее о родословной вашей семьи.
- Собственно, вы уже всё сказали. Моего прадеда звали Мендель. Мендель-скрипач. А прабабушку – Мария. Мендель был самоучка. Виртуоз. Один из прообразов романа Шолом-Алейхема «Стемпеню». Его историю со слов Ивана Семеновича Козловского я изложил в своей книге «Шолом-Алейхем». Прабабка, острая на язык, говорила, что все его поступки – вызов тому, кто ему лжёт. Однажды, проиграв пари, он сказал, что все дети его будут профессиональными музыкантами. Это было смелое заявление, особенно когда живешь в черте оседлости. Но он его выполнил: мой дед Лазарь Финкель закончил консерватории в Варшаве и в Харькове. Он-то и начинал с Иваном Семеновичем Козловским в одном театре. Сестра деда – Розалия Финкель – пианистка, а мой отец – дирижёр, закончил ленинградскую консерваторию. Вот на мне всё и оборвалось. Отец погиб в октябре 1941 года в страшном сражении под Вязьмой, о котором правды не узнает никто, даже Бог. Мне рассказывали, что он сочинил песню на стихи популярного тогда поэта Анатолия Софронова– «Песню о солдатской шинели» - и её пели на Западном фронте… Музыка у меня в крови, и в молодости все свои рассказы я придумал на концертах… А мои музыкальные пристрастия – это Бах, Вивальди, Моцарт …У деда- дирижёра 20 февраля 1910 года состоялся бенефисный концерт. Ему подарили вымпел, где на шелке написана программа концерта в зале «Пале де-Кристаль». К сожалению, не знаю, в каком городе это было. Два таких вымпела сохранились… Необыкновенный слух у моего сына. В пять лет он выступал по телевидению со своими песнями, но, окончив музыкальную школу, стал врачом. Очень любит джаз, хорошо импровизирует и сегодня. А младший внук – Асаф – весь в отца. У него уже несколько призов за выступления на фестивалях. Тем не менее, хочет стать либо лётчиком, либо моряком, что вполне естественно для его возраста. Но озабочен тем, что Конкорд разбился, а Титаник утонул. Надеюсь, разберётся… В восемь лет у мальчика характер. Он не ищет наставлений. У него фантастическое ощущение мира. Старший - Томер - более земной, не приземлённый, а именно земной. И очень талантлив. Был в девять лет чемпионом Израиля по шахматам в своей возрастной категории. Представлял Израиль на чемпионате мира. Сейчас закончил первую степень в Университете и успешно работает программистом. По духу, он абсолютный израильтянин. Его тянет к современной музыке. Это естественно. Самая большая меломанка в семье – моя жена Раиса. Её любимая программа на радио «Коль hа музыка», а по ТВ - «Меццо».
Значит, никто из вашей семьи не оставил вам в наследство литературный дар?
- Александр Финкель, профессор Харьковского университета, автор многих учебников по русскому языку. Один из авторов уникальной и знаменитой книги «Парнас дыбом» (первое издание в 1925 году). С этой книжицы начинается история советской литературной пародии. Это брат деда.
Александр Финкель – замечательный переводчик сонетов Шекспира. Его переводы – шестая в русской поэзии попытка этих переводов. Сегодня многие издания печатают именно его переводы. А два года назад на Московской книжной ярмарке я нашёл превосходно изданный том, в котором автор переводов Сонетов Шекспира – вновь Александр Финкель. Не книга – загляденье. Автор был великий человек.
Сохранились ли семейные реликвии, памятные сувениры от известных в то время музыкальных деятелей, забавные истории и байки, которые вы слышали в детстве?
- Когда началась война, мне было пять лет. В доме слушали не байки, а сводки Совинформбюро.
Какой самый яркий эпизод из детства запечатлелся в памяти способного и наблюдательного мальчика Лени?
- Мы эвакуировались из Полтавы. Мама, две её сестры с двоюродным братом и дедом. Ехали в поезде. Немецкие самолёты несколько раз бомбили поезд. Две фразы моих сверстников, наверно, никогда не забуду. Мой ровесник сказал: люблю папу, маму и отбой воздушной тревоги. А девочка с куклой все просила: давай поиграем в похороны. Жуткая была эвакуация, и жизнь, сначала в Башкирии, потом в Чувашии, в Чебоксарах тоже жуткая. Про эвакуацию мало что написано. Я имею в виду, мало правды написано. В Чебоксарах я с двоюродным братом впервые увидел американский кинофильм. Запомнилась клетка, в которую посадили Гитлера. В виде казни. И весь зал кричал: «Мало! Мало!».
Вы пошли в школу. Как учились? Как складывались отношения с ребятами и учителями в старших классах в то неспокойное и трудное время?
- После эвакуации мы через Харьков и Киев вернулись в Полтаву (1944). Мамин отец, мой дед, всё твердил: хочу на Родину! Все эти города, вся Украина, были в сплошных развалинах. Даже не верилось, что это когда-то можно восстановить. Вот наш дом в Полтаве по ул. Комсомольская, 81 был цел. Но маму туда не впустили. Её занял какой-то важный чин, хотя по установленным правилам, как жене погибшего офицера ей должны были вернуть квартиру. Не вернули. Мы с другими семьями поселились на чердаке дома. В каждом углу – семья. 1 сентября пошёл в школу №4. Тогда было раздельное обучение. В школе были целы несколько этажей, все верхние - разрушены. Немцы держали здесь лошадей. У нас – ни тетрадей, ни учебников… Мама сшивала конторские бланки вместо тетрадей. Зато на большой переменке приносили каждому по куску хлеба, посыпанного сахаром. Это был чудо-момент! Я был очень активный мальчишка. Знал много стихов на память, и меня всё время таскали учителя на разные мероприятия. Мои сверстники очень увлекались коллекционированием птичьих яиц. Ну и, конечно, играли в войну. Самый старший из нас был товарищем Сталиным, я, уж извините, Эренбургом, имя, которое я знал с начала войны. Вечерами мать всегда читала статьи Ильи Эренбурга. Пленные немцы отстраивали Музей Полтавской битвы. Совсем - молодые ребята. Когда их вели колонной, мы поднимали деревянные пистолеты и кричали: «Гитлер капут!» И они отвечали: «Капут, капут!». Мы непременно слушали сводки с фронта. И когда объявляли, что освобожден новый город, спорили, чьи войска его взяли – Жукова, Конева или Рокоссовского. Все имена военачальников мы хорошо знали.
Как я учился – не очень помню. Почерк у меня был ужасный. Значит, и в мыслях было «завихрение». В дальнейшем любил только литературу и историю. Но любил самозабвенно. В истории древнего мира не было ни одной, самой маленькой даты, которой я бы не помнил, обязан этим своему учителю, фронтовику Абраму Яковлевичу Киперману…
Потеряв на войне любимого мужа, ваша мама растила и воспитывала единственного сына одна и, наверное, хотела видеть вас известным музыкантом, чтобы сохранить династию и генетическую составляющую семьи. Почему вы не стали музыкантом?
- Нет, мама была реалистка. Она хотела, чтоб я был просто честным человеком. Знала, что я гуманитарий, и одобряла мою склонность к литературе, истории, географии. В первые послевоенные годы она, ну просто истово, продолжала ждать и ждать отца. Мать Раисы тоже получила с фронта повестку о смерти мужа. Но продолжала ждать. И он вернулся. А потом, когда мама поняла, что не дождётся – написала очень больное письмо поэту Симонову по поводу его стихов «Жди меня». Дескать, разве она ждала хуже других? Это интересная история. Многие женщины именно так писали Симонову. Говорят, что после таких писем он стал реже читать эти стихи, разве что рыбакам, уходящим в море. Нет, мама твёрдо знала, что я – гуманитарий. Уже в первом классе я разбивал изложение (учительница читала рассказ, а мы по этому рассказу писали изложение), так вот, я разбивал его на главки, старался сделать что-то вроде романа. Даже если бы я был на необитаемом острове – всё равно стал бы литератором. Я не очень люблю слово «писатель». Этим словом сегодня сильно злоупотребляют. Блок говорил: сказать «поэт», всё равно, что сказать «красивый». В Литературном институте, если видишь, в каком углу стоят молодые люди и спорят, значит, выясняют кто из них гений. Мне было стыдно участвовать в таких разговорах. Я очень много читал и уже знал цену слова…
Поступая в Львовский Политехнический институт, на вступительном экзамене по литературе вы написали сочинение - в стихах. Впечатление и оценка экзаменационной комиссии? Ваши собственные ощущения? И почему в Политехе, а не в Московском Литературном?
- Да, было дело… Я человек порыва. Но сейчас, думаю, что то был верх безответственности, хотя бы перед матерью. Потом я очень ругал себя, правда, получил «отлично». Видимо, педагог тоже был человеком порыва и настроения, Конечно, это была глупость и шалость. Абитуриент, который сидел рядом со мной, удивлялся: «Ты что, - спрашивал он, - всё сочинение в цитатах пишешь?».
Школу я закончил в 1954 году. Всего год, как умер Сталин. Хорошо помню травлю в годы борьбы с космополитизмом. В те годы поступать еврею в институт было сложно. Мои товарищи-евреи уезжали в глубь России, подальше от Украины. Были излюбленные города – Иваново, Саратов, Свердловск, Новосибирск. Мама не хотела, чтоб я находился далеко от неё. К тому ж, она точно знала, что технику я терпеть не могу и увлекает меня только начертание формулы Эйнштейна. И сегодня люблю её так же, как и рисунки Пушкина. И действительно, в первый год меня замечательно «завалили», я не поступил. Пошёл в Электротехникум связи. Считаю, что этот техникум был много лучше любого института, ничего лишнего. Все стали хорошими специалистами в своём деле. Вообще же я прошёл все ступеньки производственной лестницы, ни одной не пропустил: от монтёра телеграфа самого низшего разряда до техника, старшего техника, инженера, старшего инженера и главного инженера довольно важного предприятия… Большую часть времени исполнял обязанности начальника… Профессия инженера плохо, но кормила. Быть профессиональным литератором в провинции это же химера.
В 1947 году мама получила назначение от Министерства лёгкой промышленности в Черновцы, на перчаточную фабрику. Это красавец-город, который я до сих пор обожаю. С писателями в этом городе я познакомился почти через 20 лет, когда отслужил армию. Глядя на то, как они боролись за книгу, я понимал, что книги у меня никогда не будет. Однажды мне возвратили рассказы из популярного женского журнала: «…ваши рассказы тонкие, интеллигентные, наши читательницы их не поймут…». Потом добавили, что «тонкие и интеллигентные всё же в хорошем смысле слова…». Было ясно – на ближайший период писать интеллигентно не рекомендуется. И тогда я изобрёл собственного читателя. Я стал говорить с ним от имени «Я». Это давало мне большую искренность, даже исповедальность, хотя я всегда смущаюсь этого общения, смущаюсь от стыда, мне не хотелось бы так раскрываться. Но всё получалось само собой благодаря придуманному партнёру, который видел меня насквозь, которому я мог сказать всё, что только можно выразить в слове. Передо мной была некая духовная инстанция, невидимая и обретающая активность. Осознать, что у тебя есть собеседник, значит, найти игровой азарт, писательство как способ бытия. При этом я не мог принять философского неучастия в жизни: во мне слишком много еврейского пороха.
Для меня было привычно писать в стол. Потом я пойму, что писателю нужна не профессия, а профессии. Особенно на этом настаивал один из наших любимых авторов – Константин Паустовский.
Леонид, в своих публичных выступлениях вы упоминали о знакомстве со знаменитым советским писателем И. Г. Эренбургом. Расскажите, пожалуйста, об этой встрече.
- Всё началось с письма, которое я написал, когда прочёл мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Я много раз рассказывал об этом. Потом были другие письма, он всегда отвечал. Встреча была всего одна, но она сделала Эренбурга моим учителем на всю жизнь. До сих пор вспоминаю его деловитость (сначала подумал сухость – не прав был), он точно определил, что в рассказах моё, а что заёмное… Сегодня в моей библиотеке – почти все главные книги, написанные об Эренбурге на русском языке. Время с каждым годом делает его фигуру всё более и более крупной. В Израиле о нём превратное представление. Создано оно благодаря Голде Меир и Бен-Гуриону. Он многое предвидел из того, что произошло позже. Его «Хулио Хуренито» - великая книга. Эренбург – и сам человек-книга, значение которого невозможно преувеличить.
В каком возрасте и почему вы решили стать писателем?
- Эренбург настаивал на том, что он – «средний» писатель. Как можно после этого оценивать себя? Просто я мало-помалу стал погружаться в эту Вселенную, которая заключает в себе все остальные, словно капля воды с мириадами микробов – чернильная капля, стекающая с пера. Это непостижимо. И мне никак не удаётся к этому привыкнуть и… поверить в это.
На исторической родине у вас было много готовых к печати литературных работ, но вы издали всего три книги. Почему?
- Я написал большую повесть о Салтыкове-Щедрине, она даже рассматривалась в «Новом мире». Очень советовал ее редколлегии такой авторитетный ученый как академик Макашин. Но Салтыков-Щедрин – весь непроходим. Дело шло к юбилею, и журнал передумал и решил отметить юбилей неизданными письмами Салтыкова-Щедрина. Я храню эту рукопись до сих пор, лет сорок прошло. Потом случилась беда с моей повестью «Я из моего детства». Это была единственная повесть на курсе (моя дипломная работа) о жизни еврейской семьи. Мой руководитель дал повесть на рецензию в противоположные по идеологии журналы «Наш современник», «Новый мир», профессору Кирпотину, одному из старейшин Союза писателей СССР. И всюду получил хорошие рецензии. Я хорошо защитился. Затем повесть попала в ужгородское издательство «Карпаты», которое определило, что автор «льёт воду на мельницу сионизма». Десять лет из моих рук не брали ни одного рассказа…
Вы вместе с семьей репатриировались в Израиль в 1992 г. В одном из выступлений вы сказали, что начало вашей жизни на доисторической родине - «это самое счастливое время», хотя, к слову сказать, многие бывшие соотечественники так не считают. Расскажите немного о том периоде вашей жизни?
- Для литератора эмиграция, даже если она называется репатриацией, – вещь необычайно трудная. Шолом-Алейхема сформировал Егупец, Бабеля – Одесса, Окуджаву Арбат. А что могла дать южная промзона Ашкелона образца – 1992 года?
Несмотря на то, что развал СССР отучил меня от безапелляционности, я всё же был уверен, что ни одной книги к тем трём, что вышли в бывшем СССР, не прибавлю. В душе было пусто. После посещения бюро по трудоустройству молоденькая девушка отложила мои документы и тем самым как бы лишила меня всякого образования. Правда, Литературный институт её заинтересовал, она никогда не видела такого Диплома.
- Что ты делаешь по этой профессии?
Господи, да я сам об этом всю жизнь думаю!
- Книжки пишу! – с ужасом сказал я правду.
- Книжки не пишут, их делают в типографии, - ответила девушка.
И, между прочим, была права. Особенно я был рад, что, наконец, расстанусь с техникой. И она отправила меня в археологическую партию. Мой сын, врач, сказал моей жене Раисе, что у отца «крыша поехала. Здесь, в Израиле, это случается». Всю историю я уже рассказывал. Скажу только, что, когда руководитель раскопок, профессор Барбара, показала мне уж и не помню сколько слоёв Ашкелона – от библейского до наших дней, я вдруг понял, что я нашёл какой-то ключ, что сейчас двери раскроются, и всё будет хорошо. На амфоры, их осколки, кирпичи, о каждом из которых Барбара могла рассказать, где его сотворили – в Газе или древнем Аскалоне – я смотрел, как на величайшие чудеса, видимо, в лице менялся так, что профессор сказала: знаете, что произошло? Эта земля Вас узнала…
На этом мифе я построил всю свою жизнь. Вообще, у каждого литератора должен быть миф за плечами. У одних, как у Маркеса, это Маконда, у других что-то помельче. Мой миф у меня только рос и рос. Так родились все мои книги. По кирпичику. Главным стал Израиль – не страна – планета, в глубь, в высоту – как угодно.
В Иерусалиме понятно то, что звучит по-другому в Тель-Авиве, в Беэр-Шеве – что-то своё, в Цфате – другое. Замечательно! Я точно понял: не так важно, кем ты работаешь, сторожем или грузчиком. Важно, чтоб этот грузчик не попал в душу, не поселился там, не стал править бал.
Судя по фамилии Хархурим, родословная ваших древнейших предков по материнской линии начинается где-то там, на землях Хазарского каганата… Что вы по этому поводу думаете?
- Думаю, что это так и есть. Фамилия мамы «Хархурим». В первом письме, полученном из Хазарии в Иерусалиме, это слово означало нечто вроде «я прочитал…».
Как прошла ваша абсорбция на Святой Земле и трудоустройство?
- Я думаю, что настоящая героиня – это моя жена Раиса, домашнее прозвище – Раюха. Это очень тёплое слово. Она и есть тёплый человек. Но я знал её как блистательного инженера! Ей и работу предлагали. Но она сразу решила, что в семье все должны состояться, а для этого – на ней дом, маленький внук и все мы.
Наша абсорбция состоялась благополучно, благодаря ей, её жертвенности, трудолюбию, силе характера.
В своей жизни вы поменяли множество профессий. А в Израиле начали с того, что успели поработать в археологической партии простым рабочим. Леонид, а что, если принятое решение жить в Ашкелоне и работа с археологами, были «предрешены» до вашего рождения и случились в Израиле только для того, чтобы вы написали свои замечательные книги: «Вавилонская блудница», «Дорогами Вечного жида», «Эта еврейка Нефертити» и многие другие?
- Да, я верю в это. Я верю, что все мы дети Авраама, и это всегда жертвенно. Мать одного солдата сказала, что если суждено погибнуть, то можно и на корке арбуза споткнуться и разбиться насмерть. Не знаю, к месту ли это. Но у нас руководство страной останавливало военную операцию, боясь, что или убьют кого-то, или в тоннель затащат… Я как-то слушал одного генерала, он человек религиозный, и верно сказал, что его (и меня между прочим) не оставляет мысль о готовности израильтян к самопожертвованию. И это очень похоже на ту жертву, которую явил Авраам, согласившийся принести в жертву Исаака. И эта, живущая в нас готовность, важнее для защиты страны, чем любая даже самая совершенная технология. Не мы выбираем. Потому и становятся герои бессмертными. Потому их и принимают в бессмертный полк. Если страна не может бросить на алтарь победы десятую часть того, что гибнет на автомобильных дорогах – такой стране не позавидуешь.
Большинство израильтян противится такому выбору правительства, хотя все мы знаем, что жизнь - это святое.
Вы почти сразу включились в общественную работу, стали первым председателем общественной организации "Центр культуры", одним из создателей и учредителей «Комитета в защиту демократии и прав человека», организатором и участником всех Пушкинских и других праздников, активным борцом за установление «Памятного камня» - Шломо Михоэлсу.
- Я человек неравнодушный. Надо не только возлагать ответственность на правительство или просто на другого человека, надо начинать с себя. Я, во всяком случае, привычен к такому поведению.
Будучи ребенком, вы любили «примерять» на себя разные «профессии», а в Израиле - «портреты». Мой вопрос относится к вам как бывшему художественному руководителю коллектива, автору и исполнителю «Литературного театра исторического портрета», который вы создали в первые годы жизни в Израиле вместе с народной артисткой Украины Евгенией Золотовой. Как вы сумели создать театр, который гастролировал в Украине, Молдове, четырежды в Германии, в США? Скажите, пожалуйста, сколько граней таланта вы прячете у себя в рукаве?
- Я бы отдал первенство в этом театре, в этой нашей придумке дорогой для меня Женечке Золотовой. Это изумительный человек, режиссёр, актриса. Умница. И очень совестливая. Мы всерьез, конечно, задумались, что мы можем делать. И выбрали театр исторического портрета. И угадали. В начале 90-х это было очень востребовано. Люди хотели знать: кто такой Жаботинский, Голда. Вообще хотели всё знать про Израиль, его историю. Когда мы показывали свой спектакль о Жаботинском в Нью-Йорке, к нам подошёл человек и спросил, не напутали ли мы что-то? Он знает только знаменитого штангиста Жаботинского. А мы рассказываем совсем о другом. Много было смешного… Мы с ней репетировали во дворе Дома журналистов в Тель-Авиве, в коридорах Дома писателя, нас отовсюду выгоняли, но мы упорно работали над материалом, потом штурмовали автобусы, ехали Бог знает куда и почти без денег, но ни на минуту не отступили от своей затеи. Нас действительно четыре раза приглашали в Берлин, в Нью-Йорк, на фестиваль израильской культуры в Украину и Молдову. Только моя болезнь помешала в ту пору. Но сколько радости нам доставил тот театр! Вообще, мне ведь и на людей везло. Раечка Хазанович – в тель-авивской библиотеке Сионистского форума, потом пресс-секретарь Татьяна Бабушкина-Вайнтрауб. Таня – это настоящий профессионал и кристально честный человек. Мы с ней работали в газете Сионистского форума, одновременно создали в Ашкелоне свою газету. Главное – не сдаться, не сломаться, преодолеть.
В 1994 году Дина Рубина предложила избрать меня секретарём Союза русскоязычных писателей Израиля. Расширился не только круг моих обязанностей, но и ответственность. И какие люди меня окружали – Григорий Канович, Леонид Черкасский, Борис Камянов, Леночка Аксельрод, Лорина Дымова, Алла Айзеншарф. Для меня нет лишних в Союзе писателей – иначе меня б давно там не было…
Леонид, у вас замечательная семья, любимая жена Раиса, с которой вы вместе идете - сколько?
- В этом году пятьдесят пять лет…
… Поэтому, с вашего позволения, я приведу цитату из вашей книги «Недостоверное настоящее»: «Я уже не ищу свою половинку, потому что не только давным-давно нашел ее, а слился с ней и вряд ли могу определить, где кончаюсь Я, а где начинается Она. Люблю в ней скрытую глубину и таинственную ауру единственности в своем роде»… Эти строки - единственная и неповторимая ода, написанная не в стихах, а в прозе. Маэстро, не согласитесь ли вы озвучить ее название?
- Ну что тут мудрить: любовь… Конечно, любовь. Я и сейчас её люблю. И уверяю, что спустя пятьдесят пять лет, она стала только краше. Мы понимаем друг друга, даже не с полуслова, а с полувзгляда.
Ваш сын Сергей – врач. Его жена и мама их сыновей Марина… Старший Томер, а младший Асаф. «Они и есть – наша Мезуза!» - написали вы - и это понятно. А теперь вопрос: кто из ваших внуков потенциальный музыкант, кто - врач или будущий писатель?
- Признаюсь, я плохо понимаю нынешнее время. Есть профессии, которые уходят. Я, например, отдал жизнь телефонно-телеграфной станции, а телеграф умер уже при моей жизни. Я бы хотел, чтоб у них была вечная профессия, врача, педагога. Но они всё решают сами. Тем более, старший – уже закончил первую степень университета, программист. Работает в хорошей фирме. Моя задача показывать им полки с книгами. А брать они должны сами…
Как рождаются сюжеты ваших книг? И какие темы вас больше всего привлекают?
- Сначала ко мне приходит сама атмосфера будущей прозы или пьесы…. Потом я ищу ритм. Атмосфера и ритм подсказывают мне слова. Мой друг, поэт и философ Илюша Бокштейн (я не знаю, был ли он гением, но точно гении делаются именно из такого материала), так вот он любил говорить, что книги приходят, как приходят болезни. И я с ним соглашался. Только каждый одну и ту же болезнь переносит по-разному. Не стану говорить о классиках, хотя я поклонник прозы Пушкина, Лермонтова, Бунина, между прочим, очень люблю Герцена, Толстого. Но, если говорить о современной прозе, то я давно ценю прозу Светланы Алексиевич. С её книги «У войны не женское лицо», по которой в своё время я сделал пьесу (её превосходно поставил Владимир Воробьёв и так же превосходно оформил мой друг художник Бронислав Тутелман), началось моё понимание «сверхлитературы». Она открыла будущее литературы. В мире лжи, которая окутала сегодня мир, яснее всего документ, но изложенный очень талантливым писателем.
Там есть всё, что я люблю – атмосфера, ритм и лучшие слова…
Это очень совестливый и думающий человек. Не многие живут, как пишут. Вот Григорий Канович так живёт. Дина Рубина, Саша Каневский. И, конечно, Светлана Алексиевич. Живут, как пишут. И пишут, как живут. Если бы мне было меньше лет, я бы начал такую книгу о новых репатриантах в Израиле… Но увы! На такую книгу тратятся, как у Алексиевич, годы и годы. И она, эта книга, необходима в Израиле, многие из нас так и не поняли ни страны, ни самого себя…Правда, я не уверен, что можно понять, но поразмышлять над этим стоит…
Какую роль в вашей жизни играют книги, написанные вами, и какую из них считаете наиболее автобиографичной?
- Я своих книг не перечитываю. Но иногда аранжирую их, что ли … Что-то не было дописано, додумано до конца. Я всё время пишу одну и ту же книгу. Меня интересуют одни и те же вещи. И все абсолютно автобиографичны, даже если речь идёт об эпохе Ирода…
В первые годы жизни в Израиле вас волновал вопрос: «Есть ли русская литература в Израиле?» Что вы можете сказать об этом сегодня?
- Да, есть. И очень сильная. Посмотрите на «Пятикнижие» Кановича – цикл его романов и рассказов, которые издали в Литве. Я думаю, что, если бы он жил в другой стране, он давно бы стал лауреатом Нобелевской премии. А Феликс Кривин? Лирик, сатирик, мудрец… Он в своё время жил на окраине СССР, а его прекрасно знали от Москвы до Владивостока. Дина Рубина сегодня самый читаемый автор на русскоязычном пространстве и США, и Германии, и Австралии, и самой России. Вот, например, живёт в Ришоне Владимир Липовецкий, которого очень плохо знают в «русской» среде Израиля. А он написал книгу «Ковчег детей», по которой такие выдающиеся режиссёры, как Григорий Чухрай и Стенли Крамер собирались делать советско-американский фильм, но рано ушли из жизни. А в прошлом году за эту книгу Владимир получил очень престижную премию Артёма Боровика.
Леонид, передо мной лежит написанная вами книга «Ах, Пушкин, вы не стоите любви» - и от автора: «Никогда я с Пушкиным не расставался» И действительно, вы известный пушкинист. Но вы почти так же любите и М. Ю. Лермонтова. И о том и о другом вы можете рассказывать часами. А благодарные слушатели – слушать, затаив дыхание, так как вы потрясающий рассказчик. Так кто же из этих классиков предпочтительнее?
- Нет, нет, я не известный пушкинист, что вы, на это надо всю без остатка жизнь потратить. Вот только что в Москве скончался мой младший товарищ Михаил Дмитриевич Филин, автор многих книг о Пушкине и его времени, вот это был выдающийся пушкинист! Душа болит. Ему незадолго до смерти предложили написать новую книгу о Пушкине. И время действительно требует совсем иную книгу. Он готов был к этой книге, и, зная его работы, это была бы, не сомневаюсь, великолепная книга-открытие. Мы сейчас только стоим на пороге открытий Пушкина. Мы с М.Д. говорили об этом. Увы! Моё поколение не знало молитв. Молитвы нам заменяли стихи. Ну, например, «Молитва» Лермонтова. Без Пушкина не было бы Лермонтова. Вот в чём дело. Пушкин написал за всех…
Говорят, что у вас есть уникальная домашняя библиотека. В ней собраны коллекционные экземпляры книг русских классиков. Книги, презентованные известными писателями с их автографами, адресованные вам письма, посвящения, экспромты, дружеские шаржи, четверостишия и даже сиюминутные портретные зарисовки. Расскажите, пожалуйста, об этой стороне вашей жизни.
- Первые книги мне подарила мама. Это были «Стихи» А.С.Пушкина, издания 1942 года и книгу Ильи Эренбурга «Война» - это было в 1944 году, когда я пошёл в первый класс. Моей жене тогда же родители подарили Шекспира. Потом я спросил у Эренбурга, что можно прочесть об импрессионистах. Кроме «Французских тетрадей», он посоветовал мне два тома Ревалда «История импрессионизма» (1959 г.) и позже «Постимпрессионизм». С этих книг и начиналась моя библиотека. Да ещё «Новое о Маяковском» («Литературное наследство»). Я дал эту книгу почитать, мне её не вернули, и спустя полвека я нашел её на тахане-мерказит в Тель-Авиве и был счастлив, как никогда. Точно родного человека встретил. Наша домашняя библиотека в Израиле – четвертая по счёту. Ничего, кроме книг, мы с собой не везли. Полторы тонны книг (нас было трое, по 500 кг на каждого). Потом я понял, что мне нужны другие книги – так появились книги по истории, философии, религии, связанные с Израилем. Вообще всю жизнь мы с Раисой тратили деньги в основном на книги. Мы подписывались на все журналы, потом они оставались частью у нас, частью у мамы – она тоже читала запоем. Сейчас я собираю всё о Пушкине и, в частности, всё об Онегине, разные издания, мечтаю создать музей «Евгений Онегин». Заразил сына и невестку. Марина за границей сразу идёт в книжный магазин и спрашивает «Евгения Онегина». Вот только что привезли мне из Таиланда Пушкина на тайском языке. Из Москвы – огромную книгу, чудное издание «Онегина». Очень интересного «Онегина» прислала мне из Михайловского художник Арина Даур. Да, есть что-то очень важное для меня. Я был участником учредительной конференции Всесоюзного Пушкинского общества (1990). На программке много дорогих автографов, в том числе последнего прямого потомка Александра Сергеевича – Григория Пушкина. Мы с Раисой и друзьями побывали в Сульце, родовом имении Дантеса и в Словении, в Бродзянах, где жила родная сестра Натальи Николаевны – Александрина. Из каждой поездки привозим что-то новое, пушкинское… Книги – самая большая радость… Недаром Пушкин перед смертью попрощался с книгами и нежно и трогательно сказал: «Прощайте, друзья мои»…
В одной из бесед вы упомянули, что ведете «Дневник», в который записываете в хронологическом порядке все те реалии, которые происходят в нашей стране не только во время войн с арабами, а повседневно. Когда и почему вы начали вести дневник?
- Первый мой юношеский опыт был неудачен. Дневник попал в чужие руки, и не знаю, как я пережил всё это. Но после Литературного института воспользовался советом учителей. Записные книжки, дневники очень помогают в работе…
Я вообще обожаю читать письма писателей, дневники… Лучше «Писем» Пушкина вообще ничего не знаю…
9 мая в день Победы в Ашкелоне, как и в других городах Израиля, прошел парад «Памяти». Это очень волнующее и важное для ныне живущих героев войны мероприятие, и не менее важное для их правнуков и будущих поколений израильтян. Что для этого делают русскоязычные писатели Израиля?
- Мне было 9 лет, когда закончилась война, а по жизненному опыту – и все восемнадцать. Только что не курил, как другие мальчишки. Не хотел мать огорчать. В ночь с 8 на 9 мая – это было в Полтаве, Берёзовый садик напротив нашего дома стали заполнять люди, всё больше и больше людей. Совсем незнакомые люди целовали, обнимали друг друга… такого братства ни до, ни после я больше не встречал никогда. А когда поздно воротился домой, услышал, как мама плакала в подушку. Так начиналась новая жизнь. С жестокого романса. Я не могу этого забыть. Мудрецы говорили, что Бог всё может, не может только изменить прошлое. Потому память для меня важнее истории. Историю можно фальсифицировать – память нет. Нам очень нужна правда о войне. Нам очень нужна память о той проклятой войне. Скоро, очень скоро, никого из тех солдат не будет. Но пока жив хоть один из них – жива война.
Утром 9 мая мы с внуком Асафом пошли на парад. Он взял портрет своего прадеда и нёс его с какой-то несвойственной восьмилетнему мальчику серьёзностью. Думаю, что не следует в крайности пускаться. Называть ветеранов «совками», «ватниками», да ещё делать это с иронией и матерком. Почему-то многим, чтобы поднять себя на пьедестал, надо непременно оболгать другого. Ну, да ладно, евреи - справедливые люди. Они говорят друг о друге только плохое.
В Ашкелоне еженедельно по средам проходят семинары литераторов, можно сказать, «Литературные встречи у Леонида Финкеля»», на которые приезжают прозаики и поэты из разных городов нашей страны…
- Я не вижу никаких своих заслуг в этом. Я делаю то, что хочу, а иногда и могу…
В этом году в Ашкелоне издан очередной Литературно-художественный и общественно- политический альманах «ЮГ -18, 2016г. Главный редактор - Леонид Финкель. Вами и редакционным коллективом была проделана колоссальная работа Расскажите, пожалуйста, сколько альманаху лет? Как проходил отбор произведений. И сколько авторов увидели свои произведения на страницах альманаха?
- В этом году вышел восемнадцатый номер альманаха «Юг». Всякий выпуск – это сорок, а то и пятьдесят авторов. Мы сделали журнал не только для литераторов из Ашкелона, мы широко печатаем всех, кто приносит что-то важное, интересное, в том числе из других стран. Это авторы из США, Германии, России, Украины.
Если это не «тайна», расскажите, пожалуйста, о задуманных вами новых проектах, планах и мероприятиях. Какие ваши новые книги мы прочтем в этом году?
- В этом году я выпустил «Библиографию» своих произведений, короткие эссе и очерки обо мне и т.д. Собрал всё в одном месте…
Сейчас работаю над дневниками, письмами. Это называется подводить итоги. Замыслов много, даже слишком. Но руки не доходят, увы!
Позвольте мне задать вам несколько нетрадиционных вопросов: верите ли вы в Бога? И как в вашей семье соблюдают еврейские традиции?
- Мои еврейские традиции идут от жены, её матери, отца. Отец - до войны и ухода на фронт был директором еврейской школы. Мать - учительница в этой же школе. Единственная после войны еврейская школа №18 в Черновцах была закрыта на моих глазах, моя школа была в соседнем доме (двор был общий с еврейской школой). Не помню уже, был ли это 1948 или 1949 год. То, что мы сегодня называем эпохой "космополитизма". Закрывали под предлогом, что родители не желают отдавать своих детей в еврейскую школу (а зрители не желают видеть еврейский театр - театр тоже закрыли). Отец Раисы из верующей семьи, они хорошо знали еврейские традиции. Раисе всё это очень близко. Она заразила и меня. Верю ли я в Бога? Для меня это скорее интеллектуальная структура, которая стремится снабдить компасом, ориентирами, чтоб мы ими руководствовались, идя по таинственному пути человеческого существования. В общем, такое умственное построение, которое может спасти нас от экзистенциального ужаса отсутствия смысла жизни…
Ваше отношение к мистике, астрологии, каббале и эзотерике?
- Мне нравится верить во всё, что стимулирует фантазию и помогает воспринимать окружающий мир и жизнь в более привлекательном свете. Или, во всяком случае, более соответствующем моему образу жизни. Астрология, каббала – весьма впечатляющая и занимательная попытка истолковать суть вещей, так что я не собираюсь никого разочаровывать…
Основные черты характера?
- Мне совсем не нравится свой характер. Я человек мягкий по натуре, мне жаль людей и почти всегда не хочется их ни разочаровывать, ни разыгрывать, всегда боюсь обидеть. У людей слишком много проблем, от которых хочется уберечь, между прочим, всегда в ущерб себе. Ещё я человек нетерпеливый, излишне эмоциональный. Я не очень люблю ждать, потому не пишу романов. Короче, я бегаю на короткие дистанции. И очень зажигаюсь при этом. Само творчество – это божественный способ рассказывать о жизни, конкурировать с господом Богом!
В чем вы видите смысл жизни?
- У писателя нет ответов на вопросы. У него есть только своё ремесло. И хотя с годами перышко ржавеет, хочется по-прежнему искать нужные слова и расставлять их в нужном порядке…
Какие качества вы цените в людях?
- Ценю дружелюбие. Желание понять другого. Ценю дружбу и очень тяжело переживаю предательства. А семена раздора, как говорят, надо сеять в пятницу вечером. В субботу молиться, чтоб они не взошли. А если взойдут, чтоб не дали урожай…
Леонид, спасибо, что вы нашли время для беседы со мной. Я желаю вам здоровья, счастья, радости, душевной гармонии, новых книг и - до 120!
Римма Ульчина, писательница, член СРПИ

 

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

Мистические даты

Фото автора

Мистический роман

Мистика и реальность

Мистика и реальность в романе Риммы Ульчиной - все произведения
Все права защищены, при цитировании материалов сайта ссылка на источник обязательна Copyright ©Rima Ulchin All rights reserved